Русские юродивые, вып. 5 (последний)


Ворчалка № 305 от 30.01.2005 г.


Рождение и перетекание сюжетов в житиях юродивых можно проследить на одном примере. Во время опричного похода на Новгород и Псков Никола Святой встретил царя на въезде в Псков. Он всячески поносил и обличал царя, если тот осмелится проводить репрессии в городе. Среди прочих обличений он называл царя кровопийцей и пожирателем христианского мяса.

Через 19 лет Флетчер записал сюжет, по которому царь пожаловал Николу каким-то подарком, а юродивый послал в ответ царю кусок сырого мяса. Царь удивился, так как был пост, а Никола разгадал ему загадку:

"Да разве Ивашка думает... что съесть постом кусок мяса какого-нибудь животного грешно, а нет греха съесть столько людей, сколько он уже съел?"



Чуть позже этот эпизод вошел и в житие Василия Блаженного. Там он тоже приурочен к походу на Новгород. Василий будто бы позвал царя в убогий вертеп под волховским мостом и предложил своему гостю
"скляницу крови и часть сырого мяса".



Иногда юродивый перед сильным миром сего мог разыграть целый спектакль. Исаак Масса в своих записках приводит следующий эпизод. Когда по Москве разнеслась весть о первом самозванце, Борис Годунов посетил юродивую Елену, которая жила с еще несколькими богаделками в землянке возле какой-то часовни. Елена молча положила перед ним короткое четырехугольное бревно и велела окадить его ладаном.

Это загадка без слов, однако, многоплановая.
Во-первых, короткое четырехугольное бревно символизировало колоду, гроб, т.к. до Петра на Руси были только долбленые гробы. Так что юродивая предрекала Борису кончину.
Во-вторых, она указывала на скорую смерть царя. Дело в том, что колода встречается в загадках о времени, где она означает год, например, такая:

"Лежит колода, на ней дорога, пятьдесят сучков, да триста листьев".



Еще дальше отклоняясь от темы разговора, хочу заметить, что иностранцы почти всегда были не очень высокого мнения о жизни в России. Архидиакон Павел Алеппский в середине XVII века посетил Москву. Вот его впечатления:
"Сведущие люди говорили нам, что если кто желает сократить свою жизнь на пятнадцать лет, пусть едет в страну московитов и живет среди них как подвижник... Он должен упразднить шутки, смех и развязность... ибо московиты... подсматривают за всеми, сюда приезжающими, нощно и денно, сквозь дверные щели, наблюдая, упражняются ли они непрестанно в смирении, молчании, посте или молитве, или же пьянствуют, забавляются игрой, шутят, насмехаются или бранятся... Как только заметят со стороны кого-либо большой или малый проступок, того немедленно ссылают в страну мрака, отправляя туда вместе с преступниками... ссылают в страны Сибири... удаленные на расстояние целых трех с половиною лет, где море-океан, и где нет уже населенных мест".



Но вернемся все же к нашим юродивым.



Почему же люди столетиями относилась к юродивым если не с презрением, то, как минимум, с насмешками? Ведь через всю их жизнь проходят мотивы
"биения, и укорения, и пхания от невеглас".
Дело в том, что хотя юродивые и стояли в одном ряду со столпниками, пустынниками и затворниками, но жизнь последних в глазах людей выглядела благочестивой. Это, конечно, не порука святости, которая может быть установлена только после смерти, если Бог почтит подвижника посмертными чудесами и исцелениями.

А о юродивом до самой смерти ничего определенного сказать нельзя, может, он лжеюродивый, а тогда с ним и обращаются так, как устюжские нищие с Прокопием:

"Иди ты да умри, лживый юроде, зде бо от тебе несть нам спасения!"



Церковные власти в XVII веке стали издавать постановления против бесчинств и злоупотреблений в церквах, в том числе и против лжеюродивых. Это давало возможность властям объявлять неугодного обличителя лжеюродивым, а тогда он уже лишался неприкосновенности, и с ним можно было делать, что угодно. Простые же люди понимали противопоставление юродивых и лжеюродивых, но они были не в состоянии отличить одного от другого.



Но наибольшее внимание, как современников, так и историков, привлекала обличительная функция юродства. Это настоятельно подчеркивали агиографы в своих сочинениях, это отмечали и иностранцы, посещавшие Россию. Так Дж. Флетчер писал:
"Их считают пророками и весьма святыми мужами, почему и дозволяют им говорить свободно все, что хотят, без всякого ограничения, хотя бы даже о самом Боге. Если такой человек явно упрекает кого-нибудь в чем бы то ни было, то ему ничего не возражают, а только говорят, что заслужили это по грехам...
В настоящее время, кроме других, есть один в Москве, который ходит голый по улицам и восстанавливает всех против правительства, особенно же против Годуновых, которых почитают притеснителями всего государства...
Блаженных народ очень любит, ибо они, подобно пасквилям, указывают на недостатки знатных, о которых никто другой и говорить не смеет".



Но эта безнаказанность юродивых часто бывала мнимой. Часто положение юродивых после обличения сильных мира сего становилось весьма опасным. Тот же Флетчер отмечал, что в царствование Ивана Грозного власти тайно разделались с несколькими юродивыми.



И в первые годы раскола было казнено несколько юродивых, защищавших старую веру. Но поскольку практически все юродивые сплотились с лидерами староверов, то начались массовые гонения на юродивых и всяческие притеснения. Очень много свидетельств тому можно найти, например, у протопопа Аввакума. Кроме того, с появлением раскольников, которые сконцентрировали в своих руках функции обличения и протеста, значительно обесценилась исключительность юродивых. Так что юродивые оказывались как бы не при деле.



Но при Никоне и Алексее Михайловиче православная церковь при преследовании юродивых больше использовала обвинения в лжеюродстве, опасаясь нанести прямой удар по этому древнему институту. Такой удар осмелился нанести только Петр I после перехода к синодальному управлению церковью. При этом он не посягал на память канонизированных юродивых, но все современные юродивые были объявлены "притворно беснующимися". Теперь они подлежали простому светскому суду, а не церковному. Например, в одном из постановлений 1716 года есть такой пункт:
"Паки обещаваюся притворных беснующих, в колтунах, босых и в рубашках ходящих, не точию наказывать, но и градскому суду отсылать".
Видно, что стали наказывать не только за речи, но уже и за внешность, за юродский облик. В 1737 году Синод подтвердил подобные распоряжения.



Подобные репрессии были слишком медлительными и не всегда достигали цели, а юродство оказалось очень живучим. Тогда в конце правления Анны Иоанновны было издано постановление о внесудебном преследовании "ханжей", как теперь стали называть юродивых. Приношу извинения за слишком пространный фрагмент из этого постановления, но его текст лучше любых комментариев обрисует существовавшую в то время ситуацию:
"Ея Императорскому Величеству известно учинилось, что обретаются в Новегороде некакие два человека ханжей, которые как летом, так и зимою живут не в домах, но в шалашах при городовой стене и прочих тому подобных местех, являя себя простому народу святыми...
Ея Императорское Величество указала: оных ханжей тайным образом взять и без всякаго истязания и наказания послать в разные монастыри... и чтоб в монастыре в рубашках и босые не ходили, но одеты бы были обыкновенно. А впредь ежели где в епархиях такие соблазнители ханжи являться будут и буде они в престарелых летах, то их по тому ж отсылать в монастыри, мужеск пол в мужеские, а женск в девичий. Ежели будут молодые люди, то их ловить и отдавать в солдаты... а молодых и девок, скитающихся по миру... отсылать и отдавать помещикам, а если будут разночинцы, из купечества и прочих чинов, тех отдавать родственникам и свойственникам с подпискою, что им впредь по улицам не скитаться. А буде родственников нет, то отдавать гражданам и поселянам с подпискою, чтоб их кормили обществом. А по возрасте определять их в работу".
Комментарии, по-моему, излишни.



Но изживался институт юродства долго и медленно. Юродивые были вынуждены уйти с улиц и площадей, но еще долго они находили себе приют у знатных дам, даже на самом верху, особенно если те симпатизировали староверам.



Мы ясно видим, что Анна Иоанновна всячески преследовала юродивых, а в то же время ее мать, Прасковья Федоровна, всячески им симпатизировала. Об этом ясно свидетельствует историк В.Н. Татищев, который состоял в кровном родстве с Анной Иоанновной: [по матери Прасковья Фёдоровна была внучкой боярина М.Ю. Татищева]:
"Двор царицы Прасковьи Федоровны от набожности был госпиталь на уродов, юродов, ханжей и шалунов. Междо многими такими был знатен Тимофей Архипович, сумазбродной подъячей, котораго за святого и пророка суеверцы почитали... Как я отъезжал 1722-го другой раз в Сибирь к горным заводам и приехал к царице просчение принять, она, жалуя меня, спросила онаго шалуна, скоро ли я возрасчусь. Он, как меня не любил за то, что я не был суеверен и руки его не целовал, сказал:
"Он руды много накопает, да и самого закопают".
Далее Татищев высмеивает этого юродивого за несбывшиеся пророчества, в том числе о том, что царевна Анна (Иоанновна) будет монахиней Анфисой, и проч.

Из этого описания видно, что сценарий юродства после ухода с улиц почти не изменился: также принято целовать юродивому руку, юродивый по-прежнему пророчествует в рифму и также "шалует".



Уйдя в подполье, юродство изживалось очень медленно, несмотря на различные указы и репрессии. Существуют свидетельства о существовании таких юродивых при домах знатных людей (обычно их жен) вплоть до конца XIX века. Точку в истории юродства сумело поставить только ВЧК.