Удивительные и восхитительные испанки, или soberana pantorilla. Взгляд русского путешественника из середины XIX века. Часть II


Ворчалка № 796 от 07.03.2015 г.




Вернёмся всё же к испанкам и посмотрим, что ещё любопытного может сообщить нам В.П. Боткин по этому вопросу:
"Испанка как будто не знает о красоте своей; по глубокому чувству стыдливости она скорее скроет, нежели обнаружит красоту своих форм. Женщинам в Испании не оказывают тех в сущности пустых знаков приторной вежливости, какими осыпают женщин во французских обществах.
Замечательно, что не так ещё далеко то время (лет 15), когда девушек здесь учили только читать, из опасения, чтоб они не писали любовных записок. Это я слышал от одной очень умной и пожилой дамы хорошего общества.
Политические волнения ещё более уединили здесь женщину. В борьбе партий здесь женщина не принимает участия, а семейная жизнь, конечно, всего меньше может развить потребность образования".
Так было в середине XIX века, но как замечают советские издатели книги Боткина, даже в семидесятых годах XX века по официальным данным в Испании неграмотных среди женщин было в два раза больше, чем среди мужчин.

Не мог Василий Петрович в своих письмах обойти такой важный момент, как вечерние развлечения:
"Вечера в домах редки. Есть два рода вечеров — tertulias: на одних танцуют под фортепиано, играют Герца и Черни, поют итальянские арии; вообще музыкальная сторона тертулий не блестяща. Испанские дамы, к которым так чудесно идёт их национальный костюм, в обществах все одеты в костюм французский — и почти всегда неудачно; испанских танцев не танцуют; фанданго и болеро (о качуче уже нечего и говорить) в обществах считаются неприличными, и я никак не мог упросить двух дочерей хозяйки дома, с которым я очень хорошо знаком, решиться протанцевать какой-нибудь испанский танец; они отговариваются от этого, как от вещи совершенно невозможной. Здесь танцуют вальс и контрданс. “Порядочное” общество здесь национальность предоставляет народу. Равным образом в этом обществе более говорят по-французски..."
Анри Герц (1803-1888).
Карл Черни (1791-1857).

Но не только танцами занимается по вечерам испанское общество:
"Я говорил о танцевальных вечерах, но для меня ещё интереснее здешние вседневные вечера, составленные из одних общих приятелей дома... На этих вечерах учтивость чрезвычайная, даже несколько церемонная, осведомления о здоровье всегда продолжительны и повторяются с одинаковою обстоятельностью каждый день; но, кроме некоторых этого рода формальностей, обращение очаровательно-фамильярно. Здесь дамы и девушки называют мужчин просто по именам: don Antonio, don Esteban; мужчины, с своей стороны, также пользуются этим обычаем: doña Dolores, doña Matilde... и этот обычай, по-видимому самый незначительный, придает разговорам и отношениям какой-то дружественный колорит, так что в испанском обществе тотчас чувствуешь себя свободным".


Общественный характер носят воскресные танцы, которые начинаются при свете дня:
"Только по воскресеньям, за королевским дворцом, внизу, под тенью каштанов, случаются танцы. Оркестр состоит из двух гитар и тамбурина, к ним танцующие присоединяют свои palillos (кастаньеты); один из гитаристов поёт, — здесь все танцы суть вместе и песни, — и бал идет с большою живостью. Меня особенно поражает в них ловкость и отличные манеры мужчин, их изящная вежливость с женщинами, это свобода без наглости, увлечение без всякой грубости. Больше всего танцуют bolero и jota aragonesa. Арагонская хота очень проста и более состоит в прыжках, нежели в движениях стана, которыми отличаются почти все испанские танцы, но она очень жива, весела и танцуется в восемь и больше пар".


Разумеется, существовали тогда в Мадриде и дамы не слишком строгих правил, и Василий Петрович не мог их не заметить:
"Здесь можно любоваться и на мадридских manólas; это здесь то же, что в Париже гризетки, Но manóla... увы!.. вытесняется французским влиянием: это тип уже исчезающий, но в высшей степени оригинальный, исполненный странного соединения прелести и буйной дикости, целомудренной красоты форм и откровенной наглости, происходящей не от разврата, а от стремительно вспыхивающих страстей, не знающих себе никакого предела, и на которые ни религия, ни общественные формы не имели никакого влияния. Это природа, во всей своей целости. Лица их почти все бледно-коричневые, взгляд больших чёрных глаз смелый и удалой, массивная коса, собранная в один огромный узел, слегка прикрыта мантильею, короткое платье, но вам лучше меня опишет манолу эта народная песня о маноле; жалею, что не могу здесь передать вам её увлекательной и живой мелодии:
"Широкая бархатная кайма на перевязанной крестом мантилье,
стан сильный, жест резкий, дивная икра,
душа хищная, испанская ловкость...
стоит целого мира моя манола!

Как горит она, как хрустит, когда танцует хоту или фанданго;
какая энергия в каждом взмахе, — и что за удивленье,
как встряхивается у ней платье, при самом лёгком прыжке...
стоит целого мира моя манола!

Деликатно обута ножка, достойная царского ковра,
и не знаю, что за прелесть в этом рубце, что на шее у ней...
стоит целого мира моя манола!"


Боткин посчитал услышанную популярную песню народной, но автор у неё всё-таки был – это Мануэль Бретон де лос Эррерос (1796-1873), известный испанский драматург и поэт. Боткин эту песню значительно сократил: у него вторая и третья строфы соответствуют пятой и шестой оригинала, остальные не воспроизведены.
Академик Михаил Павлович Алексеев (1896-1981) считал, что отсутствующие строфы
"рисуют манолу не в столь идеализированном виде, в каком она представлена русским путешественником... По существу же манола представлена с начала до конца в довольно вульгарном виде: именно такой она больше нравится своему возлюбленному".


Теофиль Готье использовал эту песню при создании своей знаменитой “Сегидильи”:
"Юбка, натянутая на бёдрах,
Громадный гребень в шиньоне,
Быстрая ножка и миленькая ступня,
Огненные глаза, бледное лицо и белые зубы,
Ну-ка!
Вот
Истинная манола".


Уже и раньше, уважаемые читатели, вы могли обратить внимание на то, что Василий Петрович был явно неравнодушен к андалусийкам. Это подтверждают и его “Письма”, так как, выехав из Мадрида, Боткин до самой Андалусии на кастильских женщин никакого внимания не обращает. Но вот он покидает Кастилию и, о, чудо!:
"В Андалузии женщины выходят из домов только по вечерам, с 8 и 9 часов; днём их видно очень мало; у всех, которые мне попадались, были в волосах сбоку свежие цветы. Какие тонкие черты, что за чудный очерк головы и лица, какая невыразимая живость физиономий! В манерах и движениях андалузянок есть какая-то ловкость, какая-то удалая грация... Это-то и называют испанцы своим непереводимым sal española (соль испанская). Я уже говорил об этом народном выражении, но и теперь всё-таки не умею определить его... Это не французская грация, не наивность и простодушие немецкие, не античное спокойствие красоты итальянской, не робкая и скучающая кокетливость русской девушки... Это в отношении внешности то же, что остроумие относительно ума. Разумеется, не все женщины отличаются этою sal española, но зато у всех увлекательно дерзкий взгляд и горячо-бледные лица".


Ну, неравнодушен был Василий Петрович к брюнеткам, и его можно понять. Кстати, есть у меня один знакомый, который восхищается исключительно брюнетками. Он грезит об испанках, но на наших улицах это не самые частые гостьи, и говорит, что в нашей стране готов довольствоваться цыганками.
Почему-то жительницы Средней Азии или Кавказа его не устраивают. Наверное, он сноб. Но я отвлёкся от Боткина.

Андалусия находится на самом юге Испании, днём там очень жарко и только поздним вечером вместе с сильной росой приходит хоть какая-то прохлада:
"И вся Севилья выходит “брать прохладу”".
Вот тут-то и начинается пиршество для глаз:
"Чёрные толпы женщин словно с какою-то жадностью высыпают на улицы. Шляпка не проникла ещё в Севилью; разнообразия костюмов нет: чёрная кружевная мантилья, чёрное шёлковое платье, чёрные волосы, чёрные глаза, и на этом чёрном фоне голые до плеч руки, открытая шея и сладострастно-гибкий стан просвечивают сквозь складки мантильи, прозрачными фестонами окружающей тонкую, нежную белизну лица или его смуглую, горячую бледность".


Чуть ли не в экстаз впадает Боткин от цвета кожи андалузских женщин:
"В Андалузии часто встречается у женщин особенный цвет кожи — бронзовый. Эти тёмные женщины (morenas) составляют здесь аристократию красоты; романсы и песни андалузские всегда предпочитают морену: и действительно, этот африканский колорит, лежащий на нежных, изящных чертах андалузского лица, придаёт ему какую-то особенную, дикую прелесть. У испанок румянца нет; матовая, прозрачная бледность — вот обыкновенный цвет их лица. Но южная испанка (андалузка) есть существо исключительное. Поэтическую особенность их породы уловил один Мурильо: в его картинах самые яркие, тяжёлые для глаз краски проникнуты воздушностью, и, мне кажется, эту дивную красоту своего колорита взял он с женщин своего родного города".


Описав чудесную кожу андалусиек, Василий Петрович плавно переходит к их формам:
"Эти чудные головки, которые, можно сказать, гнутся под густою массою своих волос, — самой изящной формы; как бедна и холодна кажется здесь эта условная, античная красота! Невыносимая яркость и блеск этих чёрных глаз смягчены обаятельною негою движений тела, дерзость и энергия взгляда — наивностью и безыскусственностью, которыми проникнуто всё существо южной испанки. И какая прозрачность в этих тонких и вместе твёрдых чертах! Рука самой ослепительной формы, и маленькая, узкая ножка, обутая в изящнейший башмачок, который едва охватывает пальцы.
Вся гордость андалузки состоит в её ногах и руках, и потому они носят только полуперчатки à jour, чтоб виднее было тонкое изящество их рук.
Походка их обыкновенно медленна, движения быстры, живы и вместе томны: эти крайности слиты в севильянках, как в опале цвета. Только смотря на этих женщин, понимаешь колорит Мурильо".
Бартоломе Эстебан Мурильо (1617-1672).

Телесная внешность, конечно, в Андалусии является чуть ли не верхом совершенства, но ведь эту внешность надо во что-то одевать:
"Обыкновенный андалузский костюм стоит не менее 300 руб. ас[игнациями], и Бог знает откуда этот народ берёт деньги на щегольство. Женщины одеваются далеко не так изысканно, как мужчины: знатная дама и швея одинаково носят чёрное платье и мантилью, и душистый нард так же ярко белеется на чёрно-синих волосах швеи, как и на волосах маркизы; разница только в том, что кружевная мантилья иной маркизы стоит рублей 700, а мантилья швеи 50".


И опять женские головки андалусиек не дают покоя нашему Василию Петровичу:
"У женщин в живости разговора иногда мантилья спадает с головы; эти мурильовские головки с нардом или жасмином в великолепных волосах, освещённые луною, производят впечатление обаятельное; ночной запах цветов, особенно нарда, страшно раздражает нервы: надобно быть здесь среди этой жаркой ночи, освежаемой фонтаном, ходить между этими толпами золотисто-бледных женщин, одинаково одетых в чёрное, одинаково покрытых чёрными кружевными мантильями, видеть эту яркую живость физиономий, этот африканский блеск глаз, сверкающих из-за веера, наконец, дышать воздухом, напоённым нардом и жасмином из этих волос, — словом, надобно испытать одну такую ночь, чтоб понять всё очарование Севильи".


Удивительные и восхитительные испанки, или soberana pantorilla. Взгляд русского путешественника из середины XIX века. Часть I

(Продолжение следует)