Вокруг Наполеона, вып. 3


Анекдоты № 195 от 17.05.2003 г.


Наполеон из изгнания писал:
"Будете плакать обо мне кровавыми слезами! Франция больше нуждалась во мне, чем я в ней".


"Я непременно хотел быть французом. Когда называли меня <корсиканцем>, это было для меня самым чувствительным из оскорблений".


Но для французов, особенно для знати и интеллигенции, он долго оставался чужаком, иностранцем. Вот что вспоминал Наполеон:
"Один мэр, кажется, в Лионе, сказал мне, думая что говорит комплимент:
"Удивительно, что Ваше величество, не будучи французом, так любит Францию и столько для нее сделало".
Точно палкой он меня ударил".


А, может, этот помощник мэра и хотел сказать не комплимент, но в изящной форме?


Вот некоторые воспоминания людей из его окружения. Мадам de Remusat:
"На каком бы языке он ни говорил, казалось, что этот язык ему не родной. Он должен был насиловать его, чтобы выразить свою мысль".


Ей вторит Houssaye:
"Когда [Наполеон] произносил речи [по-французски], все замечали недостаток его произношения. Ему сочиняли их заранее, переписывали крупными буквами и учили его произносить слова; но, начиная говорить, он забывал урок и глухим голосом, едва открывая рот, читал по бумаге, с выговором еще более странным, чем иностранным, что производило тягостное впечатление. Ухо и мысль неприятно поражались этим непреложным свидетельством его национальной чуждости".


Иногда, впрочем, Наполеона посещали и более трезвые мысли. Накануне своей коронации 2 декабря 1804 года он говорит Декрэ:
"Я пришел в мир слишком поздно: теперь уже нельзя сделать ничего великого".


Аналогичные слова приводит и Мармон:
"Конечно, моя карьера блестяща, мой путь прекрасен, но какое же сравнение с древностью! Там Александр покорил Азию, объявил себя сыном Юпитера, и... весь Восток верит ему. Ну, а если бы я вздумал объявить себя сыном Бога-Отца и назначить благодарственное богослужение по этому поводу, то не нашлось бы такой рыбной торговки в Париже, которая не освистала бы меня. Нет, в настоящее время народы слишком цивилизованны: нельзя ничего сделать".


К сожалению, такие трезвые мысли посещали Наполеона слишком редко!


Кроме реальной власти над людьми, Наполеону была необходима еще и духовная власть, и он это прекрасно осознавал:
"Духовная власть государя была предметом всех моих помыслов и всех желаний... Без нее нельзя управлять... Но это было очень трудно сделать; при каждой попытке я видел опасность. Я сознавал, что если бы я принялся за это, как следует, народ меня покинул бы".


Без религии он тут не мог обойтись, и тут ему была
"нужна старая католическая религия; она одна в глубине сердец, неискоренимая, и одна только может мне приобрести сердца и сгладить все препятствия".


Но тут было несколько препятствий, главным из которых оказался папа. На Святой Елене Наполеон признавался:
"Я пытался управлять папою, и тогда какое влияние, какой рычаг для власти над миром!"


Но это все и так видели. Ведь Наполеон объявил, что нет двух наместников Христа, папы и кесаря, а есть только один-единственный - кесарь. Ах, если бы Пий VII оказался более сговорчивым! На Святой Елене Наполеон продолжал мечтать:
"Я управлял бы миром духовным так же легко, как политическим: Я вознес бы папу безмерно... окружил бы его таким почетом и пышностью, что он перестал бы жалеть о мирском; я сделал бы из него идола; он жил бы рядом со мной; Париж был бы столицею христианского мира, и я управлял бы миром духовным, так же как светским".


И вначале Наполеону кажется, что все идет хорошо, что все будет как он хочет:
"Пий VII настоящая овечка, совершенно добрый человек; я его очень уважаю и очень люблю".


Но уступки папы не могли быть безграничными. Он не был овечкой и не хотел становиться идолом. Была граница, которую папа не мог и не захотел перейти. Он писал о Конкордате:
"Мы сделали все для доброго согласия. Мы еще больше готовы сделать, только бы оставили неприкосновенными те начала, в коих мы неподвижны. Тут дело идет о нашей совести, и тут от нас ничего не получат, если бы даже с нас содрали кожу".


Натолкнувшись на упорное сопротивление папы, Наполеон теряет над собой контроль:
"Папа бешеный дурак, которого надо запереть".


Кожу с папы не сдирают, но содержат под домашним арестом в Фонтенбло, и условия содержания все ухудшаются. Наполеон начинает лично управлять церковными делами, назначает епископов, но папа вначале тверд и не хочет утверждать распоряжений императора. Только под сильным давлением, как моральным, так и физическим, он утверждает распоряжения императора, но сразу же после крушения наполеоновского режима, он отменяет все эти вырванные у него уступки.


Так что и с духовной властью у Наполеона мало что получилось.