Однажды во время своей поездки в Курляндию, Бирон столкнулся с такими плохими мостами на своем пути, что его карета не могла проехать. Тогда взбешенный Бирон позвал сопровождавших его в поездке сенаторов и, не выходя из кареты, заявил им, что он велит положить их вместо бревен для исправления мостов. Высокородные сенаторы были вынуждены молча сносить гнев всесильного фаворита.
Семейство Долгоруковых после воцарения Анны Иоанновны подверглось сильным гонениям. Большинство мужчин было вначале выслано в Сибирь, потом многих вернули и заточили в Шлиссельбург, где их и переказнили. Казнен был даже князь Сергей Григорьевич Долгоруков, который в бесчинствах своих родственников участия не принимал и никаких выгод для себя не искал. Его вина состояла вот в чем. Сразу же после смерти Петра II князь Алексей Григорьевич Долгоруков с сыном и несколькими другими родственниками решили составить ложное духовное завещание от имени умершего императора. В нем говорилось, от имени Петра II, что он имел сношения с княжной Екатериной Алексеевной Долгорукой и оставляет ее беременной. В силу этого он высказывает свое желание возвести ее на престол.
Это была попытка с негодными средствами, которая только порочила имя княжны, но никакой реальной пользы не могла принести. Никто бы не допустил княжну Долгорукову к престолу. Князь Сергей Григорьевич, обладавший красивым почерком, должен был только переписать эту фальшивую духовную. Но он и этого не сделал, а, не довершив своей работы, Сергей Григорьевич уничтожил этот документ. Во время следствия по делу Долгоруковых этот факт всплыл, и князя Сергея Григорьевича казнили, хотя ни в составлении документа, ни в заговоре Долгоруких он не участвовал. Так велика была ненависть Анны Иоанновны к семейству Долгоруковых.
Гонения обрушились и на род Голицыных, но в меньшей степени. Князь Дмитрий Михайлович был отправлен в ссылку. Однако один из его сыновей, князь Сергей Дмитриевич, был сослан губернатором в Казань (та еще ссылка, даже не ссылка, а отстранение от двора). Другой его сын, князь Алексей Дмитриевич, пострадал больше. Имея чин действительного статского советника, он был сослан в Кизляр в одном из низших офицерских званий. Князь Петр Михайлович Голицын, который даже оказывал Бирону различные услуги, был изгнан из камергеров и послан управителем в Нарым.
Жестокости правления Анны Иоанновны занимают очень мало места в записках нашего князя, зато там дается несколько неожиданная для нас оценка ее царствования:
"Хотя трепетал весь двор, хотя не было ни единого вельможи, который бы от злобы Бирона не ждал себе несчастия, но народ был порядочно управляем. Не был отягощен налогами, законы издавались ясны, а исполнялись в точности, страшились вельможи подать какую-либо причину к несчастию своему, а не быв ими защищаемы, страшились и судьи что неправое сделать, мздоимству коснуться. Был управлен кабинет, где без подчинения и без робости един другому каждый мысли свои изъяснял, и осмеливался самой Государыне при докладах противуречить, ибо она не имела почти никогда пристрастия то или другое сделать, но искала правды. И так, по крайней мере, месть в таковых случаях отогнана была; да можно сказать и не имела она льстецов из вельможей, ибо просто наследуя законам дела надлежащим порядком шли".Прямо Золотой Век какой-то в России был! А наши знаменитые историки все хаяли Анну Иоанновну и ее царствование. Правда, и князь Щербатов тоже делает свои замечания:
"Чины и милости все по совету или лучше сказать по изволению Бирона, герцога Курляндского, истекали... Жестокость правления отняла всю смелость подданных изъяснять свои мысли, и вельможи учинились на советниками, но дакальщиками Государевыми - и его любимцев. Во всех таких делах, в которых имели причину опасаться противуречием своим неудовольствие приключить, любовь к отечеству убавилась, и самство и желание награждений возросло..."Ну, вот! Теперь думай тут, как все там было?!
Анна Иоанновна из своих придворных приблизила к себе княгиню Аграфену Александровну Щербатову (может именно в этом и кроется такая мягкость оценок нашего князя?), а также Анну Федоровну Юшкову и Маргариту Федоровну Манахину, которых императрица знала еще во времена своей молодости простыми девушками при дворе.
У Бирона тоже было несколько преданных ему людей. Первым среди них следует назвать графа Остермана, которого Бирон считал своим другом и искренне уважал. Остерман был, пожалуй, единственным человеком в России, который осмеливался давать Бирону советы, а тот их принимал.
Князь Александр Борисович Куракин доставал Бирону хороших лошадей, постоянно льстил ему, и мог развеселить Бирона и Императрицу дерзкой шуткой, которая другому могла бы стоить и головы. Так под шутками он тоже оказывал воздействие на ход дел в государстве.
Петр Федорович Балк также шутками и лестью веселил герцога и императрицу, но ни к каким делам он допущен не был. Вот, пожалуй, и все.
Деспотизм Анны Иоанновны видели и в том, что шутами при ее дворе, наряду с Балакиревым, были представители знатных семейств: князь Никита Федорович Волконский и князь Михаил Голицын.
Только при Анне Иоанновне был, наконец, должным образом учрежден двор и умножены и упорядочены придворные чины. Одежды на вельможах и дамах заблистали золотом, серебром и драгоценными камнями. Была выписана Итальянская опера, и при дворе начались многочисленные балы, маскарады и торжества.
Скоро великолепие и роскошь двора достигло таких размеров, что Императрица своим указом запретила ношение золота и серебра на одеждах, а разрешила только донашивать старые одежды, которые и были опечатаны. Это тоже не вызвало прилива любви к правительнице.
О том, как взошла на престол Елизавета Петровна, князь Щербатов в своих записках почему-то умалчивает. Он отмечает только ее красоту набожность, лень и почти полное отсутствие образования. Так по словам ее конференц-секретаря Дмитрия Васильевича Волкова, новая Императрица не знала, что Великобритания есть остров.
При восшествии Елизаветы Петровны на престол дежурным генерал-адъютантом был граф Петр Семенович Салтыков, верный служака Анны Иоанновны и ее преемников. Когда арестованного дежурного генерал-адъютанта привели к новой Императрице, он пал перед ней на колени, а его родственник Василий Федорович Салтыков сказал ему:
"Вот теперь ты стоишь на коленях перед нею, а вчера и глядеть бы не хотел и готов бы всякое ей зло сделать".Императрица остановила В.Ф. и ободрила провинившегося П.С.
Но не ко всем Елизавета Петровна была так милостива. Перед переворотом она поклялась перед образом Спаса Нерукотворного, что если взойдет на прародительский престол, то все ее царствование никто не будет казнен. Однако сразу же после переворота несколько человек были арестованы и приговорены к смертной казни за излишнее усердие в деле непризнания Елизаветы наследницей престола. Среди них были такие люди, как граф Остерман и фельдмаршал граф Миних. Казнь всем им была заменена ссылкой.
Вскоре при дворе Елизаветы Петровны образовались две партии. Во главе одной стоял князь Никита Юрьевич Трубецкой, бывший в опале при Анне Иоанновне. Он был пожалован в генерал-прокуроры, всячески льстил новой императрице и представил ей указ о возобновлении всех законов Петра I. Вскоре почти все законы предыдущих правлений были отменены, кроме закона о первородстве в наследовании, а ведь среди них было и немало полезных для государства. Формальным главой другой партии был фаворит Императрицы Алексей Григорьевич Разумовский, но реальную политику этой партии определяли граф Алексей Петрович Бестужев, вызванный из ссылки, и Степан Федорович Апраксин. Эти двое регулярно и крепко выпивали с будущим графом и образовали оппозицию партии Трубецкого.
Само царствование Елизаветы Петровны князь Щербатов описывал мало. Он только очень сильно негодовал на резко возросшую роскошь и расточительность двора и вельмож того времени, а также на вороватость окружающих Императрицу лиц и всеобщий упадок нравов.
За свое недолгое царствование император Петр III успел раздать довольно большое количество наград и орденских лент. Однако не все были осведомлены о пристрастии нового императора ко всему прусскому. Так пострадал и граф Захар Григорьевич Чернышев. Он проводил в это время сравнительные испытания русских и прусских пушек. Благо за время Семилетней войны русские захватили много прусских орудий различных типов. Чернышев убедительно доказал значительное превосходство русской артиллерии по всем параметрам... Император хмуро выслушал доклад об этой пробе, но о награде Чернышеву речь даже не зашла.
У императора Петра III официальной фавориткой была графиня Елизавета Романовна Воронцова. Придя к власти, новый император захотел потоптать и других курочек, благо в претендентках недостатка не было, но он часто опасался вызвать гнев своей фаворитки. Однажды Лев Александрович Нарышкин, бывший любимцем нового императора, доставил ему во дворец на ночь княгиню Елену Степановну Куракину. Чтобы скрыть свое предстоящее ночное похождение, император в присутствии своего секретаря Дмитрия Васильевича Волкова сказал Елизавете Романовне, что он со своим секретарем всю ночь будет занят очень важными государственными делами. После чего император запер своего секретаря в кабинете вместе с догом и велел ему к утру сочинить какой-нибудь закон. Волков остался в кабинете, недоумевая о причине столь странного приказа, а император отправился к княгине Куракиной.
О чем писать Волков не имел ни малейшего представления. Предание гласит, что он вспомнил частые рассуждения графа Романа Илларионовича Воронцова о необходимости введения вольности для дворянства, сел за стол и довольно быстро набросал текст манифеста. Наиболее удачные места этого документа он вслух зачитывал своему товарищу по заточению. К утру текст манифеста был готов. Император распрощался с княгиней, ознакомился с манифестом и одобрил его. Так, якобы, появился на свет этот знаменитый документ.
Когда рано утром Нарышкин отвозил княгиню Куракину из дворца домой, он плотно занавесил все окна кареты. Не то чтобы это делалось для сохранения чести княгини, а из опасения, что об этом прознает графиня Елизавета Романовна. Однако княгиня, напротив, порывалась все время как можно шире раздвинуть занавески для того, чтобы весь город знал о том, что она с Государем ночь переспала!
(Продолжение следует)