Позднее средневековье в Западной Европе, вып. 1


Ворчалка № 219 от 15.06.2003 г.


Предисловие

Границы Позднего средневековья принято обозначать от середины XIV до конца XV веков. Предлагаемый вашему вниманию цикл выпусков о жизни Западной Европы состоит из ряда коротких заметок, сюжетов или анекдотов, которые не всегда жестко связаны между собой, но помогают лучше проникнуть в ту эпоху из-за разнообразия охватываемых тем. Многие фрагменты так и просились в рубрику "Исторические анекдоты", но мне было жалко дробить накопленный материал. К некоторым темам и сюжетам я, возможно, буду возвращаться. В некоторых случаях приводимые сюжеты выходят за очерченные временные рамки, но ведь жизнь людей и цивилизаций в большинстве случаев невозможно четко разграничить во времени. Итак: Европа, лет так, примерно, шестьсот назад. Начинаем... с колоколов.

Колокола

постоянно присутствовали в жизни средневекового города. Их звон возвещал радость и печаль, покой и тревогу, предупреждал об опасности и созывал народ. Каждый житель хорошо разбирался в значении того или иного звона - ведь от этого могла зависеть благополучие и сама жизнь горожанина. Каждый колокол имел свое имя: Роланд, Толстуха Жаклин и т.п., а на колокольне церкви Богоматери в Антверпене висел набатный колокол, отлитый в 1319 году и прозванный "Orrida", т.е. страшный (от horrida).
Колокола звучали почти все время, но внимание горожанина к их звукам совсем не притуплялось. Так опытный водитель всегда слышит звук двигателя своего автомобиля и по его нюансам способен определить его неисправность.
Нам даже трудно представить себе ту степень возбуждения и напряжения, охватывавшую, например, парижан, когда все церкви и монастыри города били в колокола с утра до вечера, и даже ночью, по случаю избрания папы, который был должен положить конец Великой схизме, или в честь примирения арманьяков и бургиньонов в 1435 году.

В Абвилле советники магистрата повелели бить в колокола посреди ночи, после того как прибыл гонец от графа Шароле [он более известен под своим несколько более поздним именем как герцог Бургундии Карл Смелый (1433-1477)], с просьбой молиться о выздоровлении его отца. Перепуганные горожане устремились в церкви, где они ставили сотни свечей и, опустившись на колени или распростершись ниц, в слезах, оставались так на всю ночь. Колокола же звонили непрестанно.

А процессии!

В трудные времена, а их было немало, шествия сменяли друг друга день за днем, неделя за неделей. Все они представляли собой очень волнующее зрелище для горожан и стекавшихся из окрестных деревень крестьян.
Когда в 1412 году французский король Карл VI развернул орифламму и вместе с бургундским герцогом Иоанном Бесстрашным выступил против арманьяков, которые вступили в союз с англичанами, в Париже было принято решение о проведении ежедневных процессий во все то время, пока король находится во враждебных землях. Эти процессии продолжались с конца мая до конца июля. В них участвовали сменявшие друг друга ордена, гильдии и корпорации. Каждая процессия избирала свой собственный маршрут и несла свои особые реликвии. Современник писал о них, как о
"прежалостливых шествиях, печальнее которых не узришь на веку своем".
В эти дни люди постились, и все шли босиком, невзирая на погоду - от последнего бедняка до членов городского парламента. Многие участники шествия несли факелы или свечи, и среди них всегда было много детей. Издалека и тоже босиком приходило множество крестьян. Люди или шли сами, или смотрели на идущих
"с великим плачем, с великой скорбью, с великим благоговением".

Орифламма

(от латинского aurea flamma - золотое пламя) первоначально представляла собой алое знамя, которое послал папа Лев III Карлу Великому перед коронацией его императорской короной возобновленной Римской империи.
С конца Х века Капетинги стали называть орифламмой свое родовое знамя, а именно стяг Святого Дионисия, бывшего патроном Галлии. Это было раздвоенное белое полотнище с тремя золотыми лилиями и зелеными кистями.
С 1096 года орифламма приняла вид раздвоенного красного стяга и стала священным знаменем французского королевства. Она разворачивалась перед войском в том случае, когда велась война против врагов христианства или всего королевства и во главе похода стоял сам король.

Но вот в 1382 году накануне битвы при Роозебеке французы испытывают сомнения, разворачивать или нет перед своими войсками орифламму против фламандских повстанцев. Это было время Великой Схизмы, и решение было найдено быстро и просто: раз фламандцы являются сторонниками папы Урбана VI, следовательно они неверные.

Отступление в сторону:
герцог Иоанн Бургундский в 1408 году захватил Льеж и после этого получил прозвище Бесстрашный.

Помимо этих шествий жизнь города расцвечивали торжественные выезды или выходы блистательных вельмож. Они сопровождались многочисленной свитой и охраной и обставлялись со всей доступной тогда искусностью и роскошью. Полюбоваться на них сбегались огромные толпы горожан.

Казни!

Частые казни были неотъемлемой составляющей частью жизни любого средневекового города и собирали едва ли не самую большую аудиторию, особенно, если казнили какого-нибудь знатного человека. Но это было не просто жестокое зрелище, а зрелище с нравоучением. Часто для особо ужасных преступлений изобретали и не менее ужасные способы казни.

Когда в Брюсселе казнили молодого поджигателя и убийцу, его приковали цепью к кольцу, надетому на шест, вокруг которого пылали связки хвороста и соломы. Виновник "торжества" обратился к зрителям с речью и

"столь умягчил их сердца, что проливали все слезы из сострадания... Он поставил в пример кончину свою, как прекраснейшую из дотоле кем-либо виденных".

Слезы зрителей вообще часто лились у зрителей казней по поводу поведения жертв и их палачей.

В 1411 году в Париже во время бургиньонского террора казнили арманьяка мессира Мансара дю Буа. Тот не только от всего сердца даровал прощение своему палачу. О чем тот просил его согласно с обычаем, но и пожелал обменяться с ним поцелуем.

"И были там толпы народу, и все почти плакали слезами горькими".

Если же казнили очень важного человека, то для усиления эффекта знаки высокого достоинства сопровождали осужденного во все время скорбного шествия. Народ же получал удовлетворение от свершения неумолимого правосудия и получал еще один урок бренности земного величия.

Когда казнили королевского мажордома Жана де Монтегю, которого люто ненавидел Иоанн Бесстрашный, то осужденный высоко восседал в повозке, которая медленно двигалась за двумя трубачами. Он был облачен в пышное платье соответствующее его высокому положению: упланд (это распашная парадная одежда знати и богатых горожан с обязательной опояской, иногда с меховым шалевидным воротником, с рукавами, сверху узкими, а книзу сильно расширенными), ниспадавший на плечи капюшон, наполовину красные и наполовину белые панталоны и башмаки с золотыми шпорами.
На этих шпорах его обезглавленное тело и болталось потом на виселице.

В 1416 году арманьяки провезли богатого каноника Никола д'Оржемона через весь Париж в телеге для мусора, но облаченного в просторный лиловый плащ с капюшоном. Он должен был увидеть, как обезглавили двух его товарищей, прежде чем его самого приговорили к пожизненному заключению

"на хлебе скорби и воде печали".

Когда метр Одар де Бюсси позволил себе отказаться от покупки места в городском парламенте, на чем настаивал король Людовик XI, то от мести последнего его не спасла даже наступившая вскоре смерть. Король не успел покарать ослушника при жизни, но приказал вырыть его тело из могилы и его отрубленную голову выставил на рыночной площади Эдена. Голова была покрыта алым капюшоном, отороченным мехом,

"как носил, по обычаю, советник парламента",
и сопровождалась соответствующей случаю стихотворной эпитафией.

Невозможно обойти здесь и похороны знатных лиц, которые часто становились выражением всеобщей скорби. Вот как хронист описывает похороны французского короля Карла VII. Народ был вне себя от избытка чувств при виде кортежа, в котором участвовали все придворные

"облаченные в одеяния скорби, зрелище каковых вызывало горькую жалость; видя же истую скорбь и горе означенного их господина кончины ради, проливали все слезы многие, и стенания раздавались по всему этому граду".
Шесть пажей короля следовали верхом на лошадях, покрытых с головы до ног черным бархатом.
"И единому только Богу ведомо, сколь горько и жалостно скорбели они о своем господине!"
Растроганные же горожане указывали на одного из оруженосцев, который уже четвертый день не прикасался ни к еде, ни к питью.
(Продолжение следует)