1848 год: революции в Европе и свобода слова в России, вып. 1


Ворчалка № 239 от 02.11.2003 г.


Революция во Франции произошла 22-24 февраля 1848 года. В Петербург известие об этом событии пришло, когда в кабинете у императора был танцевальный завтрак. А.С. Хомяков так пишет об этом:
"В самый разгар веселья телеграф сообщил о революции в Париже. Император объявил об этом всем, и новость в 8 вечера уже разнеслась по всему Петербургу. Она произвела необыкновенное впечатление, несмотря на то, что в происшествиях французских никто не видел продолжения того, что было в Италии и Швейцарии, и никто не предполагал, чтобы она так отозвалась в Германии. Говорили, что это пустяки, которые пройдут, и скоро, без важных последствий, что все это можно было предвидеть или предотвратить, если бы французы не были так глупы...
Каждый представлял собой Героя и собирался идти с мечом в руках поучить Европу, как следует ей жить и действовать".



Николай I потребовал свидания с прусским королем, но тот ответил, что одного этого уже будет достаточно, чтобы ему потерять корону.



Сидя в ложе великой княгини Марии Николаевны в театре Николай I сказал:
"Я не могу понять, как можно бежать из своего государства. Не сам я взял то место, на котором сижу, его дал мне Бог, оно не лучше галер, но я защищал бы его до последней степени. Если бы, наконец, пришлось уступить силе, я отказался бы от трона, но никогда не оставил бы России. Никто не может мне отказать в праве русского гражданина".
[Мария Николаевна (1819-1876) - дочь Николая I, была президентом Академии художеств.]



Николай I был напуган революцией еще в 1825 году, так что он нервозно относился ко всем революционным явлениям в Европе, но события в Германии и во Франции ошеломили его. Очевидец писал:
"Государь и вообще вся царская фамилия беспрестанно являлись на улицах, говорили с встречными, приглашали в службу".



Принимая депутацию петербургского дворянства, Николай I обратился к ней с речью:
"Я вас принял с тем, чтобы объявить вам мое благоволение за те чувства преданности ко мне, которые вы показали в настоящее время. Время таково, что мы взаимно должны забыть неудовольствия, если они могли быть между нами. Я с своей стороны забываю все, и вы должны сделать то же. Я знаю, что в последнее время вы были смущены слухами об освобождении крестьян; но эти слухи были ложны; я никогда не думал их освобождать и желал только уничтожить злоупотребления в их современном положении, которые и должны быть уничтожены. Что касается до внешней политики, в том положитесь на меня, я принял все меры. Что же касается до внутренних дел, в этом деянии вы должны мне помогать. При современном положении дел вы, разумеется, говорите о политике и, говоря о Европе, естественно, переходите к России. Вы можете говорить, у меня нет полиции. На вас и на народ я надеюсь. Но есть класс людей, который от народа отстал, а к образованным не пристал - это дворовые. При них будьте осторожны: они опасны...
Также журналисты вздумали было вольничать, но против них я принял меры".



Император в это время искал случаев говорить и говорил повсюду: и провожая войска из Петербурга, и в учебных заведениях, и на разводах. В течение нескольких недель он побывал во всех учебных заведениях, беспрестанно показывался на улицах и даже на толкучем рынке.
Ему передали подслушанный разговор двух бессрочных солдат. Один из них говорил:
"Да что же мы терпим, Государь один, а нас много: разве мы не можем с ним справиться?"
Через несколько дней на смотре Николай I проверил состояние духа своих солдат, остался доволен увиденным, а провинившегося простил и отправил на Кавказ.



Однажды во время доклада графа Блудова император сказал, что понимает только два возможные правительства: неограниченную монархию и республику.


В эти же дни императрица отправилась кататься и немного задержалась. Ее ожидала графиня Потемкина, которой было назначено. Возвратившись, императрица бросилась Потемкиной на шею со слезами на глазах:
"Вообразите, милая, все кланяются!"
Они боялись, что будет, как в Европе.



Власти подозревали студентов, молодых чиновников и журналистов в возбуждении народа, разжигании смуты и антиправительственных настроениях, особенно опасались студентов. Всех подозреваемых называли общим именем коммунисты. А.С. Хомяков вспоминал:
"Вы не можете себе представить, сколько разнородных мнений, часто совершенно противоположных, соединяли под этим названием, которое каким-то бессмысленным пугалом восстало перед обществом и несказанно его ужасало. Белинский и Краевский, конечно, никогда не думали достигнуть такой славы: их считали главными двигателями революции".
Тут Хомяков имел в виду разговоры о журнале "Отечественные записки".



На вечере у Карамзиных кто-то сказал:
"Как счастливы мы, что живем спокойно в то время, когда разрушается вся Европа".
Граф Блудов на это сказал:
"Не слишком надо полагаться на это спокойствие: и у нас есть люди, которые замышляют то же самое".
Его спросили:
"Кто же?" -
и он ответил:
"Журналисты".



Это было не высказывание оригинального взгляда.
"Каждый открывал что-то в старых книгах и журналах и рассказывал при всеобщем ужасе как примеры непозволительных мнений, которые позволяла печатать цензура".



Процветало доносительство самого разнообразного толка. Писатель Борис Михайлович Федоров, известный как доносчик и негласный агент III Отделения, составил целый фолиант выписок и представил его в "Комитет 2 апреля 1848 года" по печати.
Таких "общественных" доносов было великое множество.



Вовсю в верхах кипели интриги, в которых более всего доставалось графу Павлу Дмитриевичу Киселеву, министру государственных имуществ и главы секретного комитета по крестьянскому вопросу, и графу Сергею Семеновичу Уварову, министру народного просвещения. На их места было очень много желающих.



Дело обострялось еще и интригами графа Сергея Григорьевича Строганова, который в ноябре 1847 года был по инициативе Уварова уволен с должности попечителя Московского учебного округа. В начале 1848 года Строганов прибыл в Петербург и подал на Уварова донос под названием
"О либерализме, коммунизме и социализме, господствующих в цензуре и во всем министерстве народного просвещения"
с примерами и выписками из напечатанных сочинений.



Донос Строганова император оставил без последствий, так как считал доносителя довольно пустым человеком. Но после февральских событий во Франции подобные доносы посыпались лавиной.



Тут еще Федор Федорович Корф, двоюродный брат известного барона Модеста Андреевича Корфа, напечатал статью о Луи Блане, Мишле и Ламартине. Как писал Хомяков, он
"рассвистал их с наглостию Белинского и точки зрения Булгарина".
Журналы, особенно "Современник" и "Отечественные записки" подняли эту статью на смех, и оскорбленный Ф.Ф. составил выписку из двух этих журналов и передал ее брату.



Барон давно хотел свалить Уварова и занять его место и передал эту записку императору, разумеется, от своего имени. Он часто говорил при удобном случае, что дело можно исправить будет только тогда, когда министр просвещения будет смещен.



Но на это же место метил и Дмитрий Петрович Бутурлин, бывший директором Публичной библиотеки. Бутурлин делал постоянные нападки на просвещение вообще, на опасный образ мыслей молодого поколения, преимущественно на университеты, а особенно на неумеренное его распространение просвещения по всем сословиям. Он считал что образование, наряду с богатством, должно быть достоянием лишь высшего дворянства. Бутурлин рекомендовал закрыть все университеты, а вместо них основать в Петербурге одно высшее училище для дворян 6-й книги. Остальных, он считал, следовало учить только писать и читать.
Вот был бы министр народного просвещения!



Так как на Уварова нападали еще очень многие лица, то он усидел на своем посту, но был организован так называемый "Комитет 2 апреля 1848 года" по надзору за печатью или просто Цензурный комитет. В него вошли и Бутурлин, и Корф. Вначале председателем этого комитета был князь Александр Сергеевич Меншиков, но позднее его в этой должности сменил Бутурлин.



Комитет должен был рассмотреть направление литературы и принять меры к его изменению, сообразно с видами правительства, однако никто не потрудился объяснить, в чем же они, эти виды правительства, заключаются.



Деятельность комитета началась с того, что Меншиков поссорил Бутурлина с Корфом, которые, претендуя на одно и то же место, и так не очень ладили друг с другом.
Когда Корф немного опаздывал на одно из заседаний комитета, Меншиков подошел к Бутурлину и сказал ему:
"Что же это опаздывает наш счастливый товарищ?"
Бутурлин возразил:
"Почему же Вы называете его счастливым?"
Меншиков обронил:
"Да он будет министром просвещения, уже вчера его все поздравляли".
Этой шутки оказалось достаточно для создания хорошей рабочей атмосферы в комитете.



Николай I, впрочем, запретил принимать строгие меры к литераторам и издателям и рекомендовал комитету действовать с перспективой на будущее, чтобы литература впредь не могла принимать вредного направления.



В комитет поступали многочисленные доносы и выписки из произведений, но ревностнее всех действовал Булгарин, который получил за это денежную награду и орден.



Пострадал только один Михаил Евграфович Салтыков (Щедрин) из-за повести "Запутанное дело", опубликованной в "Отечественных записках" с одобрения цензуры. Его выслали в Вятку и определили канцелярским чиновником при Вятском губернском правлении с формулировкой за
"вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу и ниспровергших власти и общественное спокойствие".



Что же такое было в этой повести?
Вот ее герой размышляет:
"Россия - государство обширное, обильное и богатое; да человек-то глуп, мрет себе с голоду в обильном государстве".
Или вот еще. Привычный взгляд, завещанный герою его отцом, подсказывает:
"Жизнь - лотерея".
"Оно так, -
отвечает какой-то недоброжелательный голос, -
но почему же она лотерея, почему ж бы не быть ей просто жизнью?"



Еще пару месяцев назад на такие рассуждения героя повести никто не обратил бы и внимания, но дело-то было в том, что повесть появилась на свет уже в МАРТЕ 1848 года, а тогда такие слова выглядели уже чуть ли не как призыв к революции.



(Окончание следует)